В тот вечер я вернулся домой пораньше. На столе стоял остывший ужин, а в квартире царила непривычная тишина. Машка, наверное, опять зависала у подруги — в последнее время она всё чаще задерживалась допоздна. Лена обычно встречала меня в прихожей, но сегодня её не было.
— Лен, ты дома? — окликнул я жену, снимая пальто.
Тишина. Только где-то капала вода — кап-кап — монотонно и раздражающе. Я прошёл на кухню, машинально включил чайник. На столе лежал конверт — белый, без надписей. Внутри оказалась распечатка сообщений с какого-то мессенджера.
Сначала я не понял, что читаю. Глаза выхватывали отдельные фразы: «люблю тебя», «не могу без тебя», «когда увидимся»… Я перечитал ещё раз, теперь уже внимательно. Лена. Моя Лена переписывалась с каким-то Павлом.
— Андрей…
Её голос прозвучал так тихо, что я едва расслышал. Обернулся — она стояла в дверях кухни, бледная, с покрасневшими глазами.
— Что это? — я потряс листками. — Объясни мне, что это такое?
— Прости меня, — она шагнула вперёд. — Я не хотела… Это ошибка…
— Ошибка? — я засмеялся, и от этого смеха она вздрогнула. — Двадцать лет брака — это тоже была ошибка?
— Нет! — она попыталась взять меня за руку, но я отдёрнул её. — Андрей, послушай…
— Кто он?
— Это… неважно. Всё уже кончено. Я порвала с ним.
— Неважно? — я смял листки в кулаке. — Ты спала с другим мужиком, а мне говоришь — неважно?
Она заплакала, закрыв лицо руками. Когда-то эти слёзы могли растопить моё сердце, но сейчас они только усиливали ярость.
— Сколько это продолжалось?
— Три месяца… — она всхлипнула. — Андрей, я люблю только тебя! Это было помутнение…
— Три месяца помутнения? — я швырнул смятые листки на стол. — И сколько раз за эти три месяца ты встречала меня с работы, целовала, говорила, что любишь?
В этот момент хлопнула входная дверь.
— Мам, пап, я дома! — раздался голос Маши.
Лена испуганно посмотрела на меня:
— Пожалуйста, не при ней…
Я кивнул, пытаясь взять себя в руки. Маша появилась на пороге кухни, улыбающаяся, с растрёпанными от ветра волосами.
— О, вы оба дома! — она остановилась, заметив напряжение. — Что случилось?
— Ничего, солнышко, — Лена попыталась улыбнуться. — Как дела в университете?
— Нормально… — Маша переводила взгляд с меня на мать. — Пап?
— Всё хорошо, — я старался говорить спокойно. — Иди к себе, нам надо поговорить с мамой.
— Но…
— Маша, пожалуйста.
Она нехотя вышла. Как только за ней закрылась дверь, я повернулся к Лене:
— Я ухожу. Сегодня переночую в гостинице, завтра заберу вещи.
— Андрей, не надо! — она схватила меня за рукав. — Давай поговорим! Я всё объясню…
— Объяснишь что? Как ты трахалась с другим, пока я работал? Как врала мне в глаза?
— Я виновата! — она рыдала уже в голос. — Я сделаю всё, что ты скажешь, только не уходи!
— Поздно, — я стряхнул её руку. — Всё уже сказано.
Собирая вещи, я слышал, как она плачет в соседней комнате. Маша стояла в дверях своей комнаты, испуганная и растерянная.
— Папа, куда ты?
— Мне нужно уехать на несколько дней, — я поцеловал её в лоб. — Не волнуйся, всё будет хорошо.
— Но почему? Что происходит?
Я не ответил. Просто обнял её и вышел, захлопнув за собой дверь. В такси я достал телефон, набрал номер друга:
— Серёг? Можно к тебе? Да, прямо сейчас… Нет, всё нормально. Просто переночевать.
Весь вечер телефон разрывался от звонков и сообщений Лены. Я не отвечал. Серёга не лез с расспросами, только молча поставил бутылку коньяка:
— Рассказывай.
— Изменила, — я залпом выпил рюмку. — Двадцать лет коту под хвост.
— Может, не стоит рубить с плеча? — осторожно спросил он. — Ради Машки хотя бы…
— А ты бы простил?
Он промолчал. Я налил ещё:
— Вот и я не смогу. Каждый раз, глядя на неё, буду думать об этом. Как она с ним… — я не договорил, снова опрокинув рюмку.
Ночью я не мог уснуть. Перед глазами стояло заплаканное лицо Лены, испуганные глаза Маши. В груди жгло от боли и ярости. Как она могла? После стольких лет…
Утром пришло сообщение от Маши: «Папа, вернись, пожалуйста. Мама всю ночь плакала. Давайте поговорим».
Я не ответил. Через час позвонила Лена:
— Андрей, умоляю, давай встретимся! Я всё объясню…
— Нечего объяснять, — сухо ответил я. — Я приеду за вещами в два.
— Андрей…
Я сбросил звонок. В груди было пусто и холодно. Двадцать лет… Двадцать лет коту под хвост.
В два часа я вернулся домой. Лена сидела на кухне, осунувшаяся, с красными от слёз глазами. Маши не было — и слава богу.
— Я только за вещами, — сказал я, проходя мимо.
— Андрей, — она встала. — Я знаю, что виновата. Но неужели двадцать лет ничего не значат? Неужели нельзя попытаться всё исправить?
Я остановился:
— А что тут исправлять? Ты предала меня. Предала нашу семью. Всё, что было между нами — ложь.
— Нет! — она шагнула ко мне. — Это не ложь! Я действительно люблю тебя…
— Любишь? — я горько усмехнулся. — Странная у тебя любовь.
— Я совершила ошибку! Ужасную ошибку… Но разве за двадцать лет я не заслужила второго шанса?
Я смотрел на неё — такую родную и одновременно такую чужую. Где-то глубоко внутри что-то дрогнуло, но я задавил это чувство:
— Нет. Не заслужила.
Собрав вещи, я ушёл, не оглядываясь. Её рыдания преследовали меня до самой машины. Включив двигатель, я увидел в зеркале заднего вида Машу — она стояла у окна и смотрела мне вслед.
Прости, доча. Так будет лучше для всех.
***
Три дня я жил у Серёги. Пил, не отвечал на звонки, пытался забыть. Но забыть не получалось — перед глазами стояло лицо Лены, её умоляющий взгляд. И Машка. Господи, как она там?
На четвёртый день позвонила тёща:
— Андрей, нам надо поговорить.
— О чём, Галина Петровна? Всё уже сказано.
— Не по телефону. Приезжай, я жду.
Я колебался. Но тёща всегда относилась ко мне как к родному сыну.
— Хорошо. Буду через час.
Она встретила меня у подъезда — маленькая, седая, но всё такая же прямая и решительная.
— Пойдём, — сказала она, поднимаясь по лестнице. — Чайник уже вскипел.
В квартире пахло пирогами — тёща всегда пекла их, когда волновалась. Мы сели на кухне, она налила чай.
— Лена совсем плоха, — начала она без предисловий. — Не ест, не спит. Маша звонит каждый день, плачет.
— А я должен плясать от радости? — огрызнулся я.
— Нет. Но ты должен её выслушать.
— Зачем? Чтобы узнать подробности?
— Затем, что двадцать лет — это не шутка, Андрей. Людям свойственно ошибаться.
— Ошибаться? — я стукнул кружкой по столу. — Это не ошибка! Это предательство!
— Да, предательство, — спокойно согласилась она. — Но знаешь, что я тебе скажу? Когда-то я тоже изменила своему Пете.
Я поперхнулся чаем:
— Что?
— Было дело. На работе появился молодой специалист, закрутила голову старой дуре. Месяц длилось. А потом Петя узнал.
— И что?
— Простил, — она вздохнула. — Сказал: «Или разводимся прямо сейчас, или забываем и живём дальше». Я выбрала второе. И знаешь, потом ни разу не пожалела. Прожили ещё тридцать лет, счастливо прожили.
— Но как… как он смог?
— Любил. И понимал, что одна ошибка не перечеркивает всего хорошего, что между нами было.
Я молчал, глядя в чашку. Тёща накрыла мою руку своей:
— Андрюша, я не оправдываю Лену. Но подумай — может, стоит хотя бы поговорить?
В этот момент зазвонил телефон. Маша.
— Пап, — голос дрожал. — Маме плохо. Она в больнице.
— Что случилось?
— Сердечный приступ. Врачи говорят — на нервной почве. Пап, приезжай, пожалуйста!
Я приехал через полчаса. Маша ждала в коридоре — бледная, испуганная.
— Её только что перевели из реанимации, — прошептала она. — Врач сказал, повезло, что скорая быстро приехала.
Лена лежала под капельницей — осунувшаяся, с посеревшим лицом. Увидев меня, попыталась приподняться.
— Лежи, — я подошёл к кровати. — Как ты?
— Теперь лучше, — она слабо улыбнулась. — Ты пришёл…
— Конечно, пришёл. Думала, брошу тебя тут одну?
Она заплакала — тихо, беззвучно. Я сел рядом, взял её руку:
— Ну-ну, перестань. Тебе нельзя волноваться.
— Прости меня, — прошептала она. — Я так виновата… Я не знаю, что на меня нашло. Он… он ничего не значит. Просто момент слабости…
— Тихо, — я погладил её пальцы. — Потом поговорим. Сейчас тебе надо отдыхать.
Маша заглянула в палату:
— Пап, врач зовёт. Надо документы оформить.
Я встал:
— Я скоро вернусь.
— Андрей, — Лена сжала мою руку. — Ты… останешься?
Я посмотрел в её глаза — такие родные, полные страха и надежды.
— Останусь. Мы со всем разберёмся.
Вечером, когда Лена уснула, мы с Машей сидели в больничном коридоре.
— Знаешь, — сказала дочь, — когда маме стало плохо, я так испугалась. Думала — вдруг это конец? И столько всего осталось несказанным…
— Я тоже испугался, — признался я. — Понял, что несмотря ни на что, не могу её потерять.
— Значит, вы помиритесь?
— Будем пытаться. Это непросто, но… двадцать лет — это слишком много, чтобы вот так всё перечеркнуть.
Маша обняла меня:
— Спасибо, пап.
Лену выписали через неделю. Я забрал её домой. Мы много говорили — иногда до слёз, иногда до крика. Было больно, обидно, страшно. Но постепенно что-то менялось.
Я учился прощать. Она училась заново заслуживать доверие. Мы оба учились ценить то, что имеем.
Прошёл год. Сегодня наша двадцать первая годовщина. Лена накрыла праздничный стол, Маша привела своего парня. Я смотрю на жену — она улыбается, разливая вино по бокалам. В её волосах прибавилось седины, но для меня она всё такая же красивая.
— За что пьём? — спрашивает Маша.
Я беру Лену за руку:
— За второй шанс. И за любовь, которая сильнее обид.
В её глазах блестят слёзы. Я знаю — мы справились. И будем справляться дальше, что бы ни случилось.
Потому что любовь — это не только радость. Это ещё и умение прощать, и мудрость принимать несовершенства друг друга, и сила начинать всё заново.
И я благодарен судьбе за этот урок. За то, что не ушёл тогда навсегда. За то, что нашёл в себе силы простить.
Потому что иногда прощение — это единственный путь к счастью.
